джейкобу казалось, что он все еще слышит крики ужаса людей, запах гари и удушливого дыма альгамбры. от стен отражается торжествующий смех максвелла рота, после чего он говорит ту самую фразу «я могу» и .... джейкоб просыпается. от таких снов нет ни единой пользы, а внутри ощущаешь себя мерзко. он так и не понимает, злится ли он, тревожится или, быть может, внутри засела глухая дурацкая обида на мертвеца. словно могло быть иначе. джейкоб никому не выдает своих мыслей, запивает дурное настроение стаканчиком чего-нибудь покрепче и парочкой замечаний мистеру грину. последний неизменно вежлив и добр, а еще спешит поскорее унести сестренке какую-то очень полезную информацию. джейкоб мог бы обидеться, что его не посвящают, но это точно очередная книжка и игрушки предтеч. значит, скуч-но.

меньше всего джейкоб сейчас хочет погружаться в скуку. так точно не соберет мыслей воедино. поэтому джейкоб решает заниматься делами — кто-то ведь должен, пока одна парочка копается в старых легендах и ищет древние камни. грачи должны процветать, их дело расти, а влияние в лондоне усиливаться. так они смогут выбить почву из-под ног старрика — так они приблизят свой триумф. джейкоб очень горд своими далекоидущими планами, если бы только избавиться от преследующего его эха пожара в альгамбры.

там, между прочим, окончательно потушили пожарище. старый театр, ставший клубом, теперь лишь груда мусора. и вроде на этом можно отпустить ситуацию — джейкоб бы и рад, но тут даже дело не в его злости на рота!

все началось с подозрительной активации висельников. стычки банд — обычное дело, джейкоб привык. но, в последнее время их стало больше. потом вишенкой на торте стал фредди, который в этот раз даже не пытался переодеться в очередную узнаваемую копию себя. и ткнул заголовки газет, где громкая статья обвиняла небезызвестных грачей и их лидера — джейкоба фрая — в поджоге альгамбры.

[indent] — там было очень много влиятельных людей, джейкоб. им не нравится, когда их делают мишенями. еще мои агенты, — он кашлянул, скрывая это слово, чем заставил джейкоба закатить глаза. ох, уж этот аберлайн, — говорят у висельников началась дележка власти, и кое-кто хочет перевести на тебя все стрелки.

[indent]— фредди, я как-нибудь р...

[indent]— нет, не разберешься. дуэли на улицах не одно и то же, что произошло на днях! в общем, примите меры с сестрой. иначе мне придется обьявлять тебя в розыск.

джейкоб вскинул брови, выразительно посмотрев на аберлайна, явно сомневаясь в его предупреждении. еще чего. никто не станет арестовывать джейкоба фрая! впрочем, послание он услышал — и оно ему не понравилось. кто же знал, что это только начало.

[indent] — твоя забота так трогательна, фредди. а говорил, что мы не станем друзьями. в следующий раз лучше изображай пьяницу, а, это ты не под прикрытием? ладно-ладно, до встречи!

джейкоб не хотел вести задушевных бесед и получать дополнительные советы. он был решительно настроен справиться с ситуацией. только вот ...

стычек происходило больше.
газеты писали чаще.
а кто новая замена старрика на место максвелла рота все еще непонятно.

джейкоб весь лондон перерыл, только в покоях королевы не искал разве что — ничего. иногда ему казалось, что это какая-то злая шутка рота и сейчас тот выпрыгнет из-за угла, торжествующе хохоча. может, то был тоже его двойник? мало ли, насколько сильно они могут быть похожи. эту мысль джейкоб откинул быстро — и мысленно смутился, вспоминая прощание рота. хотелось бы, чтобы это был настоящий.

терять людей больше джейкобу не хотелось, а аберлайн вот-вот грозился снова нанести визит. ситуация выходила на глобальный уровень, она затрагивала их всех. поэтому джейкоб, после очередной неудачной вылазки в поисках нового главы висельников, возвращается к стартовой точке. там, где ему нужен план — хороший план. и желательно менее предвзятое отношение к ситуации. джейкоб никогда не следовал заветам отца про лишение эмоций ради дела, но сестра очень старалась. и, быть может, не пережив кошмара в альгамбре, она сможет предложить что-то стоящее. стоило надеяться, что не предложение почитать книжку с мистером грином. какие интересные цветочки! отвратительно.

[indent]— сестра, а где генри? неужели оторвался от совместного созерцания бумажек и вышел подышать свежим воздухом. — еще не хватало, чтобы до него дошли новости.

джейкоб замечает на столе газеты последних дней, и на первой полосе видит ту самую новость.

[indent]— вау, я уже на первой полосе. знаешь, когда аберлайн мне это показывал, я был на пятой странице. — сарказм мешается с напущенным восторгом, делая голос не очень естественным. джейкоб устал, джейкоб не может отпустить ситуацию, а еще чувствует себя загнанным в угол. он такого не любит. и не стерпит.

нужно лишь найти путь из западни и нанести контратаку.

[indent] — думаю, будет неплохо, если ты уделишь свое драгоценное время для дел грачей. на улицах артефакты предтеч не лежат, но зато ... — он не договаривает, голос теряет приторную издевательскую сладость. джейкоб в одно движение бросает газеты обратно на стол, и абсолютно серьезным тоном заканчивает. — мне нужна твоя помощь. план.

иви сейчас точно скажет, что она же говорила. не ходи, джейкоб! а он отвечал: не пойду. ему все еще обидно — и оба эта направлена на мертвеца, который просто мог поступать так ужасающе ублюдочно. но, пока еще ситуацию можно исправить, лучше все-таки обратиться к кому-нибудь. к сестре, например. они же семья.

отправив последнее письмо женя ощутила как тягостное ожидание все сильнее сдавливает ее горло тревогой. все тяжелее заснуть ночью, не прислушиваясь — вдруг служанка царицы уже бежит за другой служанкой? вдруг она пропустит звуки просыпающегося от ночного сна дворца, ведь гонец принёс новости? где-то в глубине души женя мечтала, что николай проберется в замок незаметно и постучит именно в ее дверь. глупости, конечно, но где-то между сном и явью привидится и не такое. скоро настанет утро и мечтать снова станет некогда, выполняя свой привычный круг обязанностей: стереть шрамы василия, выровнять морщины царицы, присутствовать на завтраке, снова умаслить царицу и спешить в малый дворец, к издевкам багры и ее требовательности. кажется годы были не властны не только над внешностью гришы, но и над характером. ни разу женя не заметила за своей суровой преподавательницей и капли жалости, но однажды с удивлением обнаружила сострадание — когда та освободила ее от занятий без вопросов со стороны сафин. откуда багре было знать, что именно в тот вечер женя долго растирала кристаллы в ступе и смотрела как закипает вытяжка из белладонны? и прежде, чем смешать два незамысловатых компонента повернула ключ в замке на еще один оборот, чтобы никто не осмелился ее тревожить. горький вкус заставляет девушку закашляться, едва не выплевывая зелье, но продолжает делать глоток за глотком — только так, никак иначе. на утро она сама разведет огонь в камине и без жалости швырнет кровавую сорочку и простыни, которыми она вытирала пол. никто не узнает. никому и не надо знать. а потом раздастся стук в дверь и женя торопливо побежит открывать, удивляясь кому она могла понадобиться так рано, а получает лишь небольшую записку с освобождением от занятий. и ледяной холод пронзит позвоночник — багра знает. багра в с е г д а все знает.

пройдет почти неделя, пока женя перестанет испытывать боль внизу живота от каждого резкого движения, но ни один мускул на лице не дрогнет, а тонкие пальцы будут лишь сильнее сжимать тяжелую шкатулку ткачихи. девушка заставляет себя забыть о любых собственных чувствах, пока аккуратно, стараясь не касаться кожи придает царице татьяне цветущий вид, на который уже давно плевать ее законному супругу. все ухищрения, так щедро даруемые женей, замечают лишь придворные льстецы, да юные фаворитки короля, в неуверенности поджимающие губы. потом пройдет еще неделя... и еще. любые события, любые переживания сотрутся, покроются пылью, затмеваемые рутинностью жизни из которой и состояли будни юной гриши. только уже никаких милых чаепитий или сказок, с любовью подобранных. только никаких писем, чтобы перечитывать в тишине комнаты — она сожгла все вместе с сорочкой, безжалостно кинув в огонь, подводя черту под собой прошлой. все больше и больше она понимала о чем говорит генерал кириган, все сильнее ей хотелось, чтобы к гришам стали относиться как к равным, а не забавным игрушкам, в случае необходимости способными стать оружием.

а потом николай и остальные возвращаются в столицу и женя мраморный изваянием стоит позади трона королевы, прикрывая свое присутствие тенями, отбрасываемыми монархами в их величии и радости от возвращениям младшего н а с л е д н и к а. девушка коротко улыбается поймав взгляд николая и тут же опускает глаза — не дело служанок так беззастенчиво разглядывать царских особ. жизнь в замке приобретает суетливый характер, ведь подобные события сопровождаются празднествами, к которым готовится каждый в большом дворце и женя не исключение: ей поручено порхать между комнатами, весело щебеча рыжей канарейкой для всех, кого царица пожелала «привести в порядок». маленькое счастье, что николая не было среди попавших в список и девушка могла оттягивать момент разговора, суть которого она не могла вообразить или придумать — писать письма, рассказывая о событиях дворца или переписывать стихи куда проще, чем стоять, мучительно подбирая слова и сдерживая все то настоящее, что бережно хранится спрятанное под ста замками правиль и условностей. ей бы найти в себе смелости броситься тому на шею, сжать сильнее в объятиях, слушать как стучит сердце под парадным кителем и хотя бы на мгновение забыть о мире. но вместе этого коротко пожимает руку николая, пока губы сами произносят заученные фразы «рада что вы вернулись», «приятно видеть вас снова», «как всегда выглядите потрясающе». и все. это все что ей разрешено, пока жадные до сплетен глаза оценивают каждое ее действие — это утомляет, но женя знает правила игры слишком хорошо, чтобы сделать неверными хотя бы пол шага.

белым жемчугом вышито ее платье, вызывает восторг и шепотки у собравшихся, а ей просто хочется засмеяться — когда-то она собиралась жемчуг чтобы расшить все платье жемчугом, а не только корсаж и элеметны юбки. ныряльщики людей храбры, но беззащитны там, под толщей воды, в темноте древних скал и морских чудовищь. порой улла просыпалась среди ночи, в своих снах слыша чужие молитвы, перебиываемые далекими песнями, которые дарили улле ее голос обратно. во сне держась за руки с сигне она пела и пела, с улыбкой глядя на вырастающие лабиринты из длинных водорослей или расцветающие палипы на острых углах кораллов. на счастье улле редко снились кошмары и ей не приходилось проживать весь ужас, обрушившийся на нее вместе с предательством лучшей подруги, вместе с невозможностью вернуться домой.

когда ее представляют очередному правителю улла прикладывает все усилия, что бы сохранить лицо. ну конечно же! хельга... имя, когда-то значившее на языке сильдройр «священная». в душе снова готова заливисто смеяться над этой иронией, над этим выбором. священная.. святая... ведьма. ведьма, именно так зочут ее рыбаки, когда она ныряет в бушующее море с самой высокой скалы, а потом выныривает, держа в руках свою новую морские находки: перламутровая раковина, яркий коралл, горсть монет или еще один подарок моря, подарок дома, в который ей никогда не вернуться. и она может нырять сколько угодно, но простое человеческое тело нуждается в воздухе и страдает от давления пучины, заставляя ее из раза в раз возвращаться на берег, к нагретому пески и полированным камням, разбивающих прибой.

теперь уже улла почти привыкла к человеческой жизни и почти не скучала по темной морской глубине, все еще звавшей ее далекими песнями народа, который — на самом деле — никогда не был ее народом. думать о всех годах презрения и пренебрежения больно, но необходимо — так получалось легче примириться с своим новым положением, новым окружением, новым привычкам. голоса чаек все еще резали тонкий слух сильдройр — они были свободны лететь над синевой неба и нырять в золото рассветного солнца. улла помнила как они всегда соревновалась с другими чтобы коснуться зеркала воды, выталкивая себя из воды выше, делая жадный вдох, словно только он и мог их спасти. спасти ее.

сейчас она думает, что если бы не брат, то она скорее всего она бы утопилась, желая хотя бы так вернуться в море, в родную пучину, к тихому шепоту камней, ворочаемых далекими волнами и невидимыми течениями. боль внутри нее никогда не проходит, а тоска заставляет возвращаться на берег снова и снова, отказываясь уезжать куда-то далеко от запаха соли и водорослей. и от песен жен рыбаков... песни полные глухой боли, стоящей на берегу женщины и всматривающейся в горизонт, ожидая, когда покажется знакомые очертания. песни про радость от большого улова и пережитого шторма. эти песни нравились многим сильдройр и раньше они частно прятались среди камней гавани, желая послушать о чем поют женщины в этот раз. у них была своя магия, о которой те даже не подозревали.

улла вежливо кланяется, пока длится церемониальная часть, но после смотрит вопросительно на александра: — зачем мы тут? какое этому королю дело кто я и откуда я? — покинув простоную залу тут же спрашивает девушка и откидывает волосы за плечи — так она делала всегда, готовясь к конфликту или ссоре. — почему хельга? — не выдерживает, выдает терзавший вопрос, ответ на который лежал на поверхности. но не хочет слишком долго думать о правителях — ее это совсем не касается, ведь она живет свою тихую, почти скромную, жизнь на берегу моря и по ночам слышит как поют сильдройры, зазывая моряков мимо спасительно гавани с ее ярким маяком. улла слышит их песни, знает какую магию они творят, но не может пропеть и слова — из ее рта вырывается только воронье каркание, смешенное с рокотом шторма. она больше не может заставить водоросли танцевать, а ракушки хлопать створками в новом ритме песни.

Фундамент всех проблем человечества имеет философскую структуру: то рубашка длинная, то член короткий. Базовый этаж, подспорье для амбициозно настроенных кураторов факультета диванного анализа. Но факт остаётся фактом. Спокойная реальность в размеренном ритме – что-то из разряда космических высот, пусть жрёт кто угодно, но не он, разумный организм, знающий кого-как-и-зачем-хочу. И так однажды оный просыпается ранним утром, посасывая кофейную гущу из любимой банки с логотипом «u best», чтобы выйти в свет просторной лоджии роскошного особняка, взрываясь триумфальным приветствием в адрес умственно отсталых собратьев: даёшь абсурд – выкрикивает тот, что на два щелчка умнее, а в ответ слушает глухое хлопанье бескостными языками, считает до трёх, выдерживает паузу. Что потом? Явил туалетный мудрец чудо, молвив сука человечьим гласом: слишком просто живёшь ты, тварь дрожащая, открой рот и прими в голову свежую мысль – чего не понять, вырезай с рядом стоящим. Один говорил, другой слушал, пока третий исполнял волю благую, не дождавшись титров. Подпись по-умолчанию, условия контракта пусть читает кто-то другой, знающий кого-как-и-зачем-хочу.

В людях Касл ненавидел одно – людей. Бесконечная регулировка ментальных присадок, внешние факторы с заглавием: причинность (!), слишком ломано по углам, и часто, стабильно, постоянно, не сходится с первоисточником, инструкцией. Увесистая манера ломать собственноручно выстроенные стандарты, чтобы на костях едва выдохнувшей логики строить монолиты сумасшествия. Никто не говорил, что будет просто, никто не скажет, что после стартовой черты роддома, понесут в зал распределительного барабана. Нет никаких серебряных ложек или золотого дна, только смачный пинок под зад и напутствующее «не сдохни». С этого момента, выпавшая из гнезда дичь принимается хвататься за края жизни. Падают все, без исключения. Только одни всмятку, дополняя гнилое панно социального абстракционизма, другие верхом на тех, кто всмятку. Фрэнк был из котла третьих, чьё описание вкратце звучит как: да, оно и есть, волю благую исполнит, и в расход. Суть проста, но палка, та самая что раз в год стреляет, оказалась не в тех руках. Человек дышал, существовал, ошибался, снова ошибался, и опять, заново, пока отброс третьих не выблевал заводские настройки, превращая святая святых библию антропоморфного куска говна в рапорт. Военный журнал. Запись первая: в людях Касл ненавидел одно…

Наверное, самое банальное желание простого смертного – жить, у каждой недалёкой головы свои взгляды и инструкции на этот счёт. А есть ли связки? Точки соприкосновения, как пункты высеченных правил, чтобы частично визуализировать это самое жить? Если поверхностно, зачастую, кто пошустрее жалом, использует принцип от противного: хочешь хорошо? Сломай плохо. Проще только со столбом играть в шахматы. Хотел бы Фрэнк отвлечься на такую партию, но, не сейчас, потому-что за окном цветущее настоящее великой эпохи, где человек переиграл в противоречия. Покой найдётся на другой стороне, а до тех пор… стрелять в подвижную цель непросто, куда сложнее, если цель резво залечивает раны. Именно потому Касл использует особую «начинку» тормозящую свёртываемость крови, попутно чередуя боезапас: кислотные, бронебойные, разрывные. Когда скрипящая когтями и клыками свора недо-шиншилл наседает, двигаться нужно точно. Любая ошибка – минус жизнь. Сохранений в арсенале не завалялось.

— … подъём, Гизмо... – картина маслом, подумал Фрэнк, когда бронебойным превратил резервуар с толстостенным стеклом в груду хлама. Распластавшись бледным мясным мешком, Хоулетт не выглядел как яростный рубака. Шрамы от десятков надрезов и бесчисленные спирали игл, специфический почерк местной программы фанатов научного прогресса. Неважно, чем качали высушенную тушу канадца, лечащий фактор не спешил становиться в строй. Плохо. Для канадца. На посещение пациента Касл готовился два года. И было бы глупо, ворваться в капкан, кишащий злобными отпрысками Росомахи, с пустыми руками: – … лучше бы шахматы со столбом... – пятнадцать миллилитров концентрата адреналина для обычного человека, гарантированная, мучительная смерть. Но, для звероподобного кома безграничной злобы, почти чашка свежезаваренного эспрессо. Чертовски болезненного эспрессо. Каратель отдавал себе отчёт: данная прогулка, если что-то пойдёт вразрез плана – билет в один конец. К чёрту. Щелчок инъектора, и визжащая тирада за спиной, события развиваются слишком стремительно. Забаррикадированная стальная дверь частично располосована когтями двух выбритых подростков, в чертах прослеживается родственная схожесть, а в манере поведения так и вовсе: отбитые на голову, узрел бы старик, пустил бы скупую слезу. Мысленно отшучиваясь, Касл не успевает сменить боекомплект, и приходится дробить зажигательными. Очень плохо, ведь сучьи детишки вне себя от трюка с огоньком. Едва успевая увернуться от стремительного броска вопящей твари, Фрэнк прокатывается на спине в противоположную сторону лаборатории. Вскользь улавливая взглядом бездвижное тело Хоулетта, капитан нечленораздельно выражается под нос, наспех меняя обойму штурмовой винтовки. Молодняк движется хаотично, неистово полосуя двойными когтями всё на своём пути. Исследовательская программа подарила выводку стальной маникюр, конечно, не адамантий, но вполне практичный материал, если необходимо выпотрошить зарвавшуюся шкуру чересчур активного ветерана.

Для подствольных слишком мало пространства, есть риск остаться без пары-тройки конечностей. Один из потенциальных рисков, отнюдь не первостепенный. Не отвлекаться, следить за ударами. В отличии от Росомахи, клонированные образцы лишены многолетнего опыта, а базовый комплект «зашитых» навыков позволяет Каслу пожить на несколько минут дольше. Только была и оборотная сторона: юнец и девушка с выбитыми маркерами на лбу, оказались значительно выносливее. Заведомо, пришлось обломать немало зубов, дабы вычитать почерк элитной гвардии программы, составить список реагентов для боекомплекта, и откровенно говоря, в довесок всему, Фрэнк понимал, глубже в брод – тени гуще… Пара шипящих тварей яркое тому доказательство. Плохо, очень плохо. Боекомплект стремительно таял, а волчата продолжали выть почуяв лёгкую кровь…

Найти и узнать кто стоял за нападением так и не удалось… но! Произошло чудо в виде старого знакомого с "ликом смерти, вооружённым всякими штуками". Последняя их схватка произошла тогда же, когда Габи в последний раз видела своих сестёр. Или они виделись и позже?... Ай да плевать, дело не в этом. Знаете в чём мораль этой басни? Медоед немножечко недооценила противника, за что и поплатилась. В конце концов, в подобных делах Лора лучше шарит, не говоря уже о Дакене или Логане. Естественно, они повидали гораздо больше на своём веку, может быть даже прошли не одну войну. А девочка? Вся её жизнь была подготовкой к чему-то. И не мирными днями, не войной, но постоянным бегством в попытке встречи с той самой семьёй. Габи уклоняется от взмахов мечом, но и сама не может ранить Таскмастера. Со стороны это даже не казалось боем, но Кинни-младшая старательно пыталась превратить потасовку в него. Трудно быть без опыта работы, ведения боевых действий и умения вывести всё на должный уровень, чтобы матч засчитался в твою пользу.

Пара моментов и тело перестаёт двигаться. Она ещё чувствует всё, но не может пошевелиться. Хочет подняться и продолжить бой, но последнее что мутант помнит это как её тело закидывают в большую капсулу с каким-то бесцветным газом. Становится тяжело дышать, но в замкнутых пространствах это не редкость. Ощущение будто что-то сломалось в сложном механизме под названием "тело". Она слабо слышит то, что происходит снаружи, но ей достаточно того, что, кажется у Таски всё идёт не совсем по плану. Вероятно, надо было брать Джонатана, он уж точно бы не оставил в беде хозяйку. Впрочем, зная что он сейчас на диване лежит и смотрит прекрасные сны со множеством еды вокруг него успокаивала Габи даже в такой опасной для жизни ситуации. Забавно, что эта капсула выдержала взрыв, но возможность бесконтактной подачи газа туда не была предусмотрена её создателем. Тело начало исцеляться в нормальном темпе и этого времени хватило, чтобы вырваться наружу после загадочного спасения. Но кто был спасителем — выяснять времени не было. Да что там — подобная роскошь вообше ценилась в современности.

И стоило тем самым "похитителям" подобраться ближе уже к полуразрушенному объекту с Габи внутри, они услышали только одну фразу, олицетворявшую всё, что произойдёт в следующие несколько минут:

— Время вечеринки, ребята.

Количество колотых ран в следующие несколько минут возвысилось до критической отметки. Они потратили много пуль, но опять же — впустую. Верный исцеляющий фактор обнулял любую возможность значительного урона. Что до Таскмастера? У него, вероятно, были другие проблемы, а вдаваться в чужие проблемы, когда до закрытия магазина оставалось всего ничего — не уважать время. Ох, чёрт, опять вернулись к вселенскому обсуждению о значении времени. Давайте так? День это полная пицца, а кусок — это всего лишь час. И вопрос этой задачи состоит в том, что… как поделить эту чёртову пиццу на двадчать четыре куска? Странные мысли лезли в голову, пока тело находилось посреди мясорубки. Вероятно, подобные мысли заглушали чувство вины и того, что "у кого-то из них, наверняка, есть семья и дети ждут их дома". Но, если они знали на что шли, то подобные мелочи их вряд ли волновали в этот момент.

Впрочем, заляпанная в крови и изрядно уставшая потрошить этот бравый отряд солдат, Габс понимала — они не последние уж точно. Так что, лучшим планом сейчас будет тактическое отступление. Тем более, оглядываясь назад, она поняла: дело плохо и эти уж точно не будут церемониться и думать о морали. От них веяло чем-то не таким, чем-то плохим, опасностью и смертью. Больше всего девушку пугало обнаруживать этот запах на себе самой и задаваться вопросом — а много ли человеческого осталось конкретно в тебе? Хотя, что такое жизнь по её меркам? У неё идёт бурная молодость и процесс взросления. Естественно, дерьмо вроде суперсекретных организаций и наёмников посреди ночи не было для неё чем-то очевидным. Живот урчал, пока Габи и старалась отдышаться в переулке. Чёрт знает сколько она уже пробежала, но пару кварталов точно. Попытка пошарить по карманам обошлась ещё более большим провалом — деньги куда-то исчезли… и её, и "заботливо позаимствованные у мертвецов".

Вот. Вот они – скалы, о которые разбивается мечта вкусно поесть.

эймонд скалится. дерзит. продолжает ненароком издеваться. ее некогда маленький и беззащитный сын давно вырос и научился на всех кидаться: громогласно и вызывающе, как за тем несостоявшимся обедом; опаснее и хитрее, как пытался провернуть все на данный момент. жаль, что предпочел он это делать с ней, вкладывая в каждое слово гнев, а в жесты – непокрытую ненависть и боль; обидно, что решил от нее таким образом защищаться, кирпичик за кирпичиком выстраивая очередной фасад. сейчас она начинает видеть, какую совершила ошибку, взвалив на него груз, который должна была нести сама; осознает, что пусть он давно не малыш, но все еще ребенок. ее ребенок и решать проблемы за нее не входило в его обязанности.

глубокий вдох. руки тянутся к кувшину, наливая себе очередной бокал вина. алисента знает, что в алкоголе не сможет утопиться, однако пытаться не прекращает, – ты, действительно, не понимаешь? – вторит королева сыну, стоит тому озвучить свой вопрос. нет, такого просто не может быть; за этим интересом стоит, что – то еще. нечто, что она пытается уловить за хвост и выкрутить в свою сторону, дабы увидеть яснее, –  эйгон  – твой старший брат, – начинает издалека, пытаясь убрать из голоса то ли усталость, то ли раздражение, что приходится играть в непонятную игру, с человеком, от которого она никогда не хотела ничего скрывать и в тайне желала того же в ответ, – первый сын короля, которого ты окрестил едва дышащим, – алкогольное зелье ничуть не пьянит, не делает на душе легче; ей приходится продолжать, говорить всем известные и в каких – то моментах отвратительные вещи, но по – другому поступать было нельзя.. рушить то, что выстраивалось годами, ради чего она не спала множество ночей подряд … то, во что пусть не так сильно верила, но так рьяно это хотела, – хелейна, как его законная жена, и их дети – самое уязвимое звено, – по телу проходит противная дрожь; алисента боится и не хочет этого показывать. не хочет признавать, что смерть любого ее дитя и внуков – самый огромный страх.. кошмар, который преследует ее наяву и противной патокой растекается на сердце, – они первые, кто станет разменной монетой, в играх совета и деймона, и пусть дейрон и в староместе, но это все еще ничего не меняет

выдох. королева знает, ее сын не полоумный дурак и обо всем этом и так уже знает. знает, что он прекрасно осознает последствия своих действий или слов, но каждый раз срывается, стоит сильному импульсу встретиться на пути, – что, если с ними что – то случится? что, если пострадают дети? мейлор? – пытается уловить родной взгляд, стараясь найти в чужой реакции ответы на вопросы, которые мучают ее уже очень давно. она не хочет никого обвинять; не собирается ставить чужие чувства упреком. если все было так, как она предполагала… алисента давно все приняла, отпустила обиды. смирилась со своими ошибками и бесконечными попытками их хоть как – то скрыть или исправить; в конечном счете, если ее дети так сильно держатся друг за друга, то ее основная задача – защитить. унести любую тайну в могилу, не дать другим сыграть на этой связи.

мнение рейниры? королеве требуется время, в попытках успокоиться, и все же нервный смешок срывается с ее губ, оставляя после себя неясное послевкусие. на то, что думает принцесса рейнира, ей давно плевать; дружба, доверие и детская привязанность и любовь – все разлетелось на осколки и покрылось смрадом. к рейнире у королевы не осталось ничего.

эймонд, – алисента откладывает бокал, пододвигаясь ближе. перехватывает свободную руку своими ледяными пальцами, пытаясь охладить чужую – разгорячённую – кожу, – если улыбки и убедительная ложь рейнире помогут держать ее и цепного пса от нас так далеко, как это возможно, то я готова заплатить эту цену, – шепчет тихо, пытаясь донести истинный смысл своих слов.

я сделаю все, что возможно…
скажу, что угодно и буду улыбаться тем, кому надо …
… если это спасет каждого из вас.

со стороны они выглядят, как мать и дитя, решившие скрасить вечер милейшим разговором, но отчего – то на сердце у королевы было тревожно, будто здесь и сейчас решается, что – то важное; что – то, что преломится между ними навсегда, и как раньше больше не сложится, – нас ждет война, – королева разрезает затянувшуюся тишину, надеясь, что если где – то и притаился шпион, то он все же этого не услышит, – конфликт, который невозможно избежать, – она смотрит вниз, на секунду погружаясь в свои мысли, – нам необходимо показать людям, что мы достойны их любви, что мы заботимся о них и не хотим беспричинно проливать кровь простого народа в отличие от них, – сейчас, ей удается совладать со своей чернотой, но чем дольше продолжается разговор, тем отчетливее становилось ощущение, что «скоро она сломается» и больше себя не найдет. погрязнет в ненависти и сомнениях, запутается и не сможет холодным разумом направлять своих детей, тем самым отправив их на верное дно.

мгновение.

деймон не отдаст трон, а рейнира не преклонит колена, – алисента продолжает держать чужую руку в своей и  все еще ощущает «собственный холод», – как и я, – отчасти противоречит себе, но все еще цепляется за то, что не хочет кровавой массовой бойни; не хочет никого терять, – эймонд, прошу, услышь меня в этот раз, нам нужно действовать осторожно. необходимо держаться друг друга

Нет для этого мира страны любимее Тиренской Империи: виноград здесь самый пышный и сладкий, земля самая богатая, население самое здоровое, а умы самые светлые, - эти и многие другие хвалебные песни лились из уста самых влиятельных тиренских мужей, выбравших провести очередной чудесный вечер после очередного успешного собрания в достойной компании. Опера и разговоры о высоком сменились мужским салоном и разговорами более фривольными;  жёны и любовницы на экипажах отбыли на собственное чаепитие, Алиса же остался и именно тогда к нему, впервые за вечер, обратились напрямую с дружеской шуткой: "Как удобно, что хвост у вас остаётся при любом обличии". Алиса улыбнулся на это да кивнул. "Многие спорят, что же растет на хвостах у русалок", он с ними поделился, "золото или зубы; вы хотели бы проверить?".

Боле ни о чём Алису влиятельные тиренские мужи не спрашивали. Скучал он красиво и не менее красиво молчал, томно поднимая взгляд на своего возлюбленного и одними губами вопрошая, останутся ли у его господина силы для минут уединения в их общей спальне. Пропуская события часами позже, то нет, - что просто чудесно, - сил у него не осталось; Алиса ограничился предоставлением своих чистосердечных оральных услуг, после чего Лукас, оставив на его губах след от вина из самого пышного и сладкого винограда, стесняясь, предложил ему вместе отдохнуть от городской суеты на природе. Ведь, не лукавя, он действительно за прошедший год много старался, и результаты с поздравительными грамотами из других министерств говорят сами за себя. Его Альма, разумеется, не согласится не мог: действительно, Лукас, ты очень хорошо постарался, с каждым днём становясь всё более уважаемым человеком; ты у него настоящая умница.

Лукас, скорее всего, догадывался, что Альма не любит одинаково сильно что саму империю, что её природу, однако не оставлял попыток склонить чёрствое ко всему человеческому сердце к символической милости. Мало-помалу, как ему кажется, задуманное удаётся; деньги и влияние этому способствуют.

Позапрошлой весной появилась во владении Гассельквистов летняя усадьба в окрестностях Лентии, или, лучше сказать, близ южно-восточного побережья, - впечатляющее в своей крепости строение располагалось у подножия небольшого мыса, выходя окнами на тёмное море с его сильными жестокими волнами, а так же на исток реки, доступ к которому был закрыт для жителей всех близлежащих деревень. За одинокое расположение и воздух благородной меланхолии, окружавший усадьбу и её владельца, местные довольно быстро прозвали её "Домом Штормов".

К "Дому Штормов", конечно же, приближаться было можно, как и к истоку реки: продукты продовольствия и хозяйства, на период пребывания здесь хозяина, доставляет один и тот же возница, напроситься к которому в праве любой селянин, а господа более высокого происхождения могут рассчитывать на гостеприимство Гассельквистов без как такового приглашения. Другое дело, что купаться, а уж тем более стирать бельё или же бросать в реку мусор, строго запрещено и карается либо денежным штрафом, либо тюремным заключением. Дело в том, что господин Гассельквист ценит желания своего нечеловеческого любовника, а его проблемам придаёт первостепенное значение. Так, его Альма не жалует людей шумных и неопрятных, посторонние запахи на своём любимом месте для купания, близость скота и наличие особо назойливых насекомых, - иными словами, с жизнью на природе он совместим столь же сильно, что простой деревенский мужик с винными запасами своего зажиточного работодателя, приезжающего пару раз в год ради свежего воздуха и сбора налогов, - всё возможно, но с тяжёлыми последствиями.

Свои дни в "Доме Штормов" Алиса коротает либо плескаясь в реке, либо прогуливаясь по каменистому пляжу, либо же читая в роскошной ванне, построенной специально для его удобства и занимающей по площади целое крыло. Параллельно с этим неизменно рассуждал, чем бы сейчас мог заниматься в столице: госпожа Хофер собиралась организовать в своём салоне приём, пригласив ряд начинающих, но хорошо себя зарекомендовавших актёров, в поместье Гогенбергов готовился званый вечер, на который обещал прийти лидирующий в своей области морской биолог, заместитель министра культуры Цинцендорф, судя по слухам, привёз для своей островитянской жены особое зеркало, когда-то принадлежавшее её покойному императору и обладающее силой "колдовской и явно не доброй", на прошлой неделе въехал в страну знаменитый миссионер, читающий проповеди о правах расовых меньшинств; в каждом из этих событий Алиса видел возможность, которая, подобно просеянному песку, неумолимо протекала сквозь пальцы, на прощание лишь лаская воображение. "Ах", шептали они ему, "ну же, не печалься; полюбуйся, как малыш Лукас преисполняется мотивацией".

Лукас всегда отдавал предпочтение отдыху за городом. Ему нравятся прогулки верхом (что Алиса ненавидит), рыбалку в скромной компании с перерывом на глинтвейн (что Алиса ненавидит), запах сена и диких яблонь (что Алиса ненавидит чуть меньше всего остального). Наблюдая за его счастливым расслабленным лицом, Алиса напоминает себе, что всё ведь ради того и происходит: чем Лукас счастливее, чем с большей охотой он работает и тем больше у него сил на то, чтобы радовать своего Альму. Он потерпит. Он терпит уже пятьдесят лет - потерпит ещё немного.

Этим днём нагрянули к ним гости - лентийская знать, желающая из первых уст узнать о последних новостях из столицы. Надолго Алиса с ними не задержался, - терпеть человечью компанию во время своего так называемого отдыха он совершенно точно не согласится, - а потому под вечер был вновь предоставлен сам себе. Скука сегодня завела его дальше обычного: переплыв реку, направился он к истоку соседней, ведь что для земли всего-то с десяток километров, то для Алисы новая неизведанная территория. Полы длинной юбки волочились по траве, сдабривая её на манер чистейшей вечерней росы, кружевная рубашка лениво сползала с одного плеча, оголяя кожу ласковому предзакатному солнцу, босые ноги ступали по земле бесстрашно, огибая мелкие камни и занесённые шальным ветром сухие ветки; сидя на берегу, Алиса являл собой зрелище безупречной праздности, мечтать о которой могли, разве что, младшие наследники благородных домов, навсегда оставшиеся на содержании своих старших родственников. Кто же способен прервать его? Возможно, залётный селянин - ежели не изменяет Алисе память, одна захудалая деревенька находится отсюда в часе ходьбы. Всё ничего: прервут - прогонит.

Любуясь свои отражением на водной глади, Алисе подумалось, что он уже так, так давно ни на кого не охотился, - тоска съедает его изнутри так же, как съел бы он сейчас чью-нибудь тёплую печень.

Вот бы ему начал докучать какой-нибудь залётный селянин.

Это было бы просто чудесно.